Секретная Забайкальская экспедиция была направлена военным ведомством в середине XIX века для обследования российско-китайской границы, располагавшейся в то время намного севернее Амура. В обширной литературе, посвященной эпопее присоединения территории Дальнего Востока к России, этой сухопутной экспедиции уделено очень мало места.

Значительно больше известно о весьма успешных действиях России на Амуре и в дальневосточных морях. Конечным результатом дипломатических усилий, подкрепленных своевременной демонстрацией военных возможностей, стало подписание Айгунского и Тяньцзинского (в 1858), а затем и Пекинского (в 1860) договоров, по которым к России отошли территории Приамурья и Приморья.
Принципиальное значение для активизации дальневосточной политики России имело предварительное выяснение транспортных возможностей Амура, возможностей прохождения морских судов к его устью. Имя Невельского, открывшего в 1849 году пролив между Сахалином и материком, известно каждому со школьной скамьи. О нем и его сподвижниках написаны многочисленные статьи, научные и художественные книги. Опубликованы мемуары самого Григория Ивановича Невельского. И Николай Николаевич Муравьев, губернатор Восточной Сибири, занял прочное место в истории. Его личный вклад в присоединение к Российской империи левобережья Амура был высоко оценен царем. Портрет графа Муравьева-Амурского кисти К.Маковского и памятник работы знаменитого Опекушина, установленный в Хабаровске, запечатлели облик этого выдающегося деятеля. Монумент Г.И.Невельскому был установлен во Владивостоке. Имена Муравьева и Невельского, имена участников «муравьевских» военных сплавов по Амуру, начавшихся в 1854 году, а также имена сподвижников Невельского остались навсегда на карте Дальнего Востока.
Забайкальская экспедиция, проходившая одновременно с действиями Невельского, такой известности не получила. Сама задача экспедиции – обследование сухопутной границы с Китаем – с присоединением Приамурья утратила политическую актуальность. И только специалисты знали, что создание первой подробной карты юга Восточной Сибири – региона, прилегающего к Амуру, стало возможным, прежде всего, благодаря топографо-геодезическим работам Забайкальской экспедиции. Эта карта верно служила делу освоения дальневосточной окраины не одно десятилетие. К сожалению, отчет о геологических исследованиях экспедиции остался в рукописи и был опубликован лишь 50 лет спустя. И даже сухой перечень имен участников экспедиции, упоминавшийся в исторической литературе, был неполным. Так что можно понять мое волнение, когда я обнаружил в делах горного ведомства, хранящихся в Российском государственном историческом архиве, новые материалы экспедиции (фонд 44, опись 2, дело 1006), дополняющие уже обнаруженные в Военно-историческом архиве и кратко описанные лет за десять до меня.
Кроме новых текстов (отчет, переписка), эти бумаги содержали и сведения о личном составе, раскрывали имена, до сих пор никому не известные. Я предпринял поиски, в том числе архивные, биографических данных этих первопроходцев, нашел немногочисленные, практически не востребованные историками публикации современников и участников событий. Так возникло это описание-реконструкция, с которым я хочу познакомить читателя.

«Амурский вопрос»

К моменту подписания указа о снаряжении Забайкальской экспедиции в начале 1849 года никаких сведений, заверенных топографическими работами, о географии левобережья Амура не существовало. Эта территория, отошедшая Китаю по Нерчинскому договору 1689 года, изображалась на обзорных мелкомасштабных картах сугубо приблизительно. Не только Россия, но и Китай не располагали соответствующими сведениями. До заключения договора для Китая это была дикая северная окраина, играющая роль буферной зоны, а для России – еще один район, полукочевое население которого можно было обложить ясаком. Весьма смутное представление имелось о хребтах Амуро-Ленского водораздела, принятых за границу России и Китая. Предполагалось, что это – один хребет, идущий от левобережья Шилки на восток. При подписании договора не происходило обмена картами с изображением границы, а сам «хребет гор» представлял собой, по выражению автора инструкции для Забайкальской экспедиции, «умственную границу нашу с Китаем».
В XVIII веке Восточный океан и его моря оказались для России более доступными. С огромным трудом и лишениями, но там происходили открытия, территориальные приобретения. А казалось бы, такую простую задачу – обследовать восточную часть границы с Китаем и прилегающую к ней территорию страны – решить не удавалось. Правда, настоятельной необходимости в этом долгое время у России не было. Что касается китайских властей, то они и не пытались обследовать северную горно-таежную часть своих приамурских владений. Лишь раз в году специальная группа осматривала китайский берег пограничных рек, Горбицы, Шилки и Аргуни, на предмет наличия признаков незаконного посещения русскими соседями. Но последним не было нужды жечь костры на берегах пограничных рек. Вместо этого они совершенно беспрепятственно занимались пушным промыслом на левобережье Амура, далеко проникали на китайскую территорию, не составляя, впрочем, конкуренции настоящим хозяевам этих мест – эвенкам, или тунгусам, как их тогда называли. Почти до середины XIX века эта часть материка оставалась известной лишь в самых общих чертах.
Первым же русским исследователем, прошедшим по китайскому Приамурью и доставившим в Петербург по-своему сенсационные сведения о действительном положении дел, был академик Миддендорф. В 1844 году на завершающем этапе Сибирской экспедиции Академии наук Александр Федорович Миддендорф и геодезист Василий Васильевич Ваганов, после посещения Удского края и Шантарских островов, приняли решение выйти в Забайкалье через территорию Китая. Для своего продвижения на запад они наняли на приграничной реке Тугур оленных эвенков. Дойдя до Инканской часовни, расположенной на правом берегу Селемджи, путешественники сменили оленей и, продвигаясь по горно-таежной местности, вышли к Амуру в непосредственной близости от российских владений, так и не встретив в пути ни одного китайца. Начав свой маршрут 20 сентября 1844 года, Миддендорф и Ваганов 14 января 1845 благополучно прибыли в российский пограничный пункт Усть-Стрелку.
По возвращении в Петербург Миддендорф выступил с отчетом о своей экспедиции в Сибирь. Он сообщил, в частности, и о присутствии в китайском Приамурье тунгусов (эвенков), свободно перемещающихся как по северным, так и южным склонам пограничного с Китаем хребта и признающих себя подданными России. Рассказал он также о единичных знаках, установленных, по его мнению, китайцами в качестве пограничных. Знаки эти находились далеко к югу от водораздельного хребта, принимавшегося по Нерчинскому договору за границу государств.
Сведения, собранные Миддендорфом, оказались совершенно неожиданными и заставили по-новому взглянуть на вопрос об Амуре как удобном водном пути и желательной для России границе с Китаем. «Амурский вопрос» становился особенно актуальным в связи с активизацией действий Англии, сфера влияния которой приблизилась к восточным владениям России, что не могло не вызывать беспокойства. В этом новом контексте принципиально важным стало прояснение вопроса о доступности устья Амура для морских судов и существования пролива между Сахалином и материком, т.е. морского подхода к Амуру с юга.
Сахалин издавна считался островом. В очертаниях, близких к современному, он стал изображаться после исследований Лаперуза, хотя данные о существования пролива им не были получены. В 1787 году он пытался пройти на север между Сахалином и материком, но встретив мели повернул обратно. В 1805 году Крузенштерн во время первого русского кругосветного плавания попробовал подойти на корабле к Амуру и проливу с севера, по Амурскому лиману. Но и его остановили мели. Вывод Крузенштерна о недоступности для морских судов устья Амура и возможном полуостровном положении Сахалина казался достаточно обоснованным. В 1808-1809 годы японский чиновник Мамия Риндзо прошел западным берегом Сахалина с юга на север, переправлялся через пролив, побывал на устье Амура. В 1809 году в Японии появилась карта, учитывающая данные Мамия Риндзо. Его приоритет закреплен в наименовании пролива между Сахалином и материком на современных японских картах (на российских картах это – пролив Невельского). О путешествии Мамия Риндзо и японском варианте конфигурации огромного острова европейцы узнали лишь в 1832 году из публикации Ф.Ф.Зибольда, прожившего в Японии несколько лет.
Но оставались сомнения, – прежде всего, в отношении судоходности пролива. В 1846 году была предпринята еще одна попытка. Поручик Гаврилов на корабле Российско-Американской компании вошел в Амурский лиман, но снова не нашел фарватера среди приустьевых мелей огромной реки, а продвинуться дальше на юг к проливу у него не хватило отпущенного времени. Так появилась резолюция Николая I на докладе о результате исследований Гаврилова: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить...».
Несмотря на «бесполезность» Амура, правительство считало, что прояснить вопрос о реальном контроле Китаем территории Приамурья необходимо, но действовать следует осторожно, в обстановке секретности, чтобы не вызвать дипломатических осложнений. Так в 1848 году возникло решение снарядить секретную Забайкальскую экспедицию Генерального штаба, название которой скорее соответствовало месту исходного пункта ее исследований, распространявшихся далее на восток.
Существовал и другой подход к «амурскому вопросу». Амуром, как транспортной артерией, особенно заинтересовался Н.Н.Муравьев – сравнительно молодой (около 40 лет) и очень энергичный генерал-губернатор Восточной Сибири, назначенный на эту должность в 1847 году. Его увлекала идея укрепления связей с Петропавловском-Камчатским, до которого из Иркутска приходилось добираться через Якутск и порт Охотск при том, что Забайкалье и Амур были рядом. Вопрос о проливе, судоходности устья Амура и Амурского лимана и, следовательно, о выходе с Амура в Охотское и Японское моря далеко не все считали закрытым. Генерал Муравьев и капитан Невельской сходились на необходимости довести исследования до конца.
К моменту отплытия Невельского из Петербурга официального разрешения на поиски морского прохода к Амуру и по Татарскому проливу получено не было, но и запрещения не последовало. А когда официальная инструкция, содержащая запрещение заходить в устье Амура (т.е. на территорию Китая), была отправлена, Невельской был далеко. Инструкция так и не дошла до адресата, не сдержала действия Невельского. Так летом 1849 года Невельской доказал островное положение Сахалина и выявил фарватер глубиной не менее пяти саженей (11 метров) для прохождения морских судов с юга к устью Амура. И в устье Амура Казакевич, офицер команды Невельского, среди многочисленных мелей нащупал фарватер для судов с большой осадкой.
Эти открытия воодушевили всех, а в Петербурге умерились и скептицизм и претензии к Невельскому в связи с невыполнением инструкции. Правда, ему было приказано не заходить в устье Амура, а основать зимовье вблизи, на морском побережье. Летом 1850 года неугомонный Невельской, через месяц после выполнения этого указания (поселение Петровское – «во имя святого апостола и в священную память Петра Великого» – было заложено в заливе Счастья), невзирая на запрет вошел в устье Амура и основал на левом берегу бухты Николаевский пост (в честь царствующей особы, будущий город Николаевск-на-Амуре). На этот раз ему грозило суровое наказание. Но «сработали», по-видимому, не только название поста, но также имперские соображения. Николай назвал поступок Невельского благородным, молодецким и произнес знаменитую фразу: «...где раз поднят русский флаг, он уже опускаться не должен».
Китай получил от России соответствующее уведомление и предложение совместного контроля приустьевой части Амура в целях обеспечения безопасности двух стран. И возражений не последовало...
Это происходило в январе 1851 года. Ход развития и результаты дальнейших событий известны. Морские военные операции Англии и Франции на Дальнем Востоке сделали их общим врагом для России и Китая. В этой ситуации в 1854 году не пришлось просить у Китая какого-то особого разрешения на проход вниз по Амуру русского военного подкрепления. Один-другой военный сплавы и появилась необходимость создания многочисленных казачьих постов на левом берегу Амура для обеспечения передвижения по Амуру. Так, год за годом, без единого выстрела, по существу явочным порядком Россия закрепилась на Амуре. Осуществлявший этот процесс генерал-губернатор Муравьев был наделен полномочиями проведения переговоров с Китаем о новой границе по Амуру. Соответствующий договор с Китаем был заключен Муравьевым в Айгуне в 1858 году. Через два года, по Пекинскому договору, и Приморье отошло к России.
За каких-то десять лет произошло радикальное изменение дальневосточной позиции России. Не удивительно, что Забайкальская экспедиция, начавшаяся одновременно с миссией Невельского и завершившаяся в 1852 году, была заслонена стремительно развивающимися событиями.

Организация экспедиции. Два года работы. Выполнение главной задачи откладывается

Формирование Забайкальской экспедиции началось весной 1849 года. Руководителем экспедиции был назначен подполковник Генерального штаба Агте (в литературе эта экспедиция иногда называлась экспедицией подполковника Агте). По плану, составленному в 1848 году, главной целью было обследование границы с Китаем на всем ее протяжении с проведением глазомерных съемок, определением астрономических пунктов. Для непосредственного осуществления этих работ в состав экспедиции были включены ассистент Дерптской обсерватории Шварц (на должность астронома) и два унтер-офицера Корпуса военных топографов, – топограф 1-го класса Карликов и топограф 2-го класса Крутиков. Экспедиция должна была также провести изучение территории в геогностическом (геологическом) отношении. С этой целью в состав экспедиции были откомандированы с Алтайских заводов горные инженеры, поручики Кованько и Меглицкий. Они были выбраны из числа горных офицеров, имевших опыт работы в разведочных партиях. Нижние горные чины (штейгеры, горные служители и др.) должны были присоединиться к ним в Нерчинском округе, по особому назначению. Во время экспедиции ее участникам полагалась дополнительная плата, приблизительно соответствующая годовому окладу.
Не успела экспедиция собраться в полном составе, как в ее ход вмешался генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев. О постановлении Особого комитета и снаряжении Забайкальской экспедиции он ничего не знал. Известие о прибытии подполковника Агте в Иркутск и сборах экспедиции летом 1849 года застало генерал-губернатора в Якутске, на пути в Петропавловск-Камчатский. Сухопутная экспедиция вдоль границ с Китаем, предполагавшая уточнение границы и геогностические исследования, оставлявшая как будто в стороне решение «амурского вопроса», столь занимавшего Муравьева, была воспринята им как весьма неприятная неожиданность.
Муравьев распорядился о приостановлении экспедиции и отправил в Петербург «всеподданнейший рапорт по этому вопросу» с предложением сосредоточить работы Забайкальской экспедиции в пространстве между рекой Удой и низовьем Амура, а также на Северном Сахалине. Почта, хотя и курьерская, в те далекие времена из Якутска в Петербург, за многие тысячи верст, шла долго. И тем временем сотрудники экспедиции приступили к исследованиям, не касающимся границы с Китаем. Шварц и военные топографы занялись съемками и определением астрономических пунктов – точных координат – в Прибайкалье (Тункинский край, Балаганск, остров Ольхон на Байкале), а горные инженеры направились в Забайкалье, на золотые промыслы Кары и Газимура, на Шилку и месторождения цветных камней для геологических исследований. Им поручалось также выяснить ситуацию в отношении кадров, горного снаряжения, цен на продукты и т.п. Начальник экспедиции остался в Иркутске для изучения архивных материалов Главного управления Восточной Сибири, касающихся территории Удского края (в западном Приохотье), в том числе района, расположенного между реками Удой и Тугуром и не разделенного по Нерчинскому договору между Россией и Китаем.
И в 1850 году экспедиция не приступила к исполнению плана, предписанного ей при организации. Вместо этого, в зимние месяцы Шварц, Крутиков и Карликов в сопровождении казаков проводили топографические работы вокруг Байкала. Горный инженер Меглицкий был направлен Муравьевым в Верхоянские горы для обследования Эндибальского серебро-свинцового месторождения. На обратном пути в Иркутск, куда он прибыл в октябре того же года, Меглицкий составил геологическое описание берегов Лены от устья Алдана до Олекминска.
В 1850 году было решено также сформировать Алданскую партию во главе с горным инженером Кованько. В Алданскую партию были включены астроном Шварц и топограф Крутиков, казак Скобельцын, штейгер Зверев, горнорабочие. Для транспортировки снаряжения и продовольствия были использованы лошади и олени.
Северный олень незаменим в тайге. Правда, груз, который может нести вьючный олень, невелик, всего килограмм 20-30, а крепкий ездовой олень способен выдержать вес лишь щуплого, низкорослого эвенка. Но зато для оленя не нужен запас корма, свой ягель он достанет и из под снега, не отморозив нос, покрытый короткой шерстью. Небольшой собственный вес и «конструкция» копыт позволяют этому замечательному животному с одинаковым успехом преодолевать кочковатые таежные болота (мари) и каменистые россыпи. Эвенк, восседающий на олене, обычно имеет при себе длинную палку, опираясь на которую имеет возможность при необходимости помочь животному преодолеть препятствие. Есть и нож на конце этой палки, которым действуют, как секирой, расчищая путь в зарослях. Вьючный олень спокойно и сноровисто идет в связке гуськом за «передовым» оленем. Так и передвигается караван по тайге, – вьючные животные и люди пешком. Другого способа не было и нет, если не считать появившиеся в наше время вездеходы на гусеничном ходу, оставляющие за собой долго не зарастающий след.
Алданской партии предстояло провести геологические и топографические работы по маршруту от пограничного пункта Горбицы на север, через бассейн правых притоков Олекмы – к истокам Алдана. Далее партия должна была продвигаться вниз по течению этой реке с выходом к населенным пунктам, связанным дорогой с Якутском. Начало маршрута проходило по приграничной территории Китая. Здесь партия должна была проверить распространение на восток россыпной золотоносности, проявленной в российской части левобережья Шилки. Пробные промывки речных отложений обнаружили присутствие в них золота. Естественно, не было и речи о постановке на чужой территории поисково-разведочных работ, но в дальнейшем эти результаты повлияли на оценку перспектив Верхнего Приамурья.
Наступление осенних холодов застало партию в верховьях Алдана. Пришлось прервать запланированные исследования и повернуть на запад к Олекме и сплывать по этой реке, чтобы выйти на Лену к Олекминску. Эта часть пути оказалась достаточно драматической. Плот затерло льдами и пришлось двигаться пешком вниз по левому берегу Олекмы до устья. По Лене также уже шел лед, переправа казалась невозможной, а запас продовольствия окончился. В этой критической ситуации пригодился опыт участника похода – забайкальского казака Скобельцына. С риском для жизни он сумел на обнаруженной на берегу оморочке (берестяной лодке) пробиться сквозь льдины к противоположному берегу могучей реки. К вечеру Скобельцын пришел в Олекминск к несказанному удивлению местного начальства, тотчас отправившего людей на выручку.
Алданская партия работала с 15 июня по 5 октября 1850 года. Краткое изложение результатов исследований Кованько, включающих в том числе и первое указание на угленосность отложений верховьев Алдакая (левый приток Алдана, в настоящее время – западный фланг Южно-Якутского угольного бассейна), было сделано Меглицким в сводном отчете Забайкальской экспедиции, опубликованном много лет спустя Мельниковым. А отчет М.И.Кованько, как выяснилось, находится в упомянутом архивном деле. В этой рукописи, под названием «Геогностический обзор Алданской партии», содержатся интереснейшие данные, не вошедшие в отчет Меглицкого. Отчеты Кованько и Меглицкого представляют исключительную ценность для истории науки, поскольку содержат самые первые геологические описания Дальневосточного региона.
В 1850 году первоначальный план Забайкальской экспедиции был откорректирован. Как видно из материалов упоминавшегося архивного дела, в тексте секретного «отношения» канцелярии Военного министерства Министру финансов, которому были подчинены горные чины экспедиции, по-прежнему содержалось требование не нарушать границу с Китаем, – «...при всех этих исследованиях, как было подробно изъяснено и в данной подполковнику Агте инструкции, поступать с крайней осторожностью, дабы не возбудить внимания и опасений китайцев. Поэтому при осмотре Станового хребта надлежит разыскания по горной части делать только на северной покатости оного... исследовать направление хребта, не переходя однакоже на южную его сторону. Равным образом и в Удской полосе не переходить за реку Тугур... о местах же далее лежащих стараться собрать верные сведения теми путями, какие найдены будут удобнейшими, без возбуждения внимания китайцев...».
В действительности, работы экспедиционных отрядов, как видно из прилагаемой схемы маршрутов, охватили пространство, расположенное и южнее границы. Это было связано как с невозможностью буквально следовать инструкции в реальных условиях передвижения вдоль пограничных хребтов так и, по-видимому, под влиянием известий, поступавших с устья Амура. Все говорило о том, что китайские власти в эти края и не заглядывают, особенно в горные районы, ограничиваясь передвижением по судоходной части рек.

Личный состав экспедиции

Прежде чем перейти к описанию собственно запланированных работ в районе российско-китайской границы в 1851-1852 годах, приведу краткие сведения об участниках экспедиции. Это особенно важно, т.к. в немногочисленных публикациях, где говорится о Забайкальской экспедиции, упоминаются не все ее участники, не раскрыты инициалы, есть и ошибки. Между тем, практически полный список участников, с характеристикой их служебного положения, представляет несомненный интерес не только для историков, но и для менее подготовленного читателя, поскольку позволяет лучше представить реальные обстоятельства этой первопроходческой экспедиции. К сожалению, поиски иконографического материала увенчались успехом только в отношении астронома Шварца, – его фотография была обнаружена моей дочерью (А.Е.Азимовой) в библиотеке Тартуского университета.
Николай Христианович Агте (1816–1867), из лифляндских немцев, потомственный военный, учился в Харьковском университете, в военную службу вступил в 1833, окончил военную академию (в 1837). До назначения в экспедицию руководил топографическими работами в Забайкалье (1843–1845), г.о. вдоль китайской границы, за что был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. Столь же успешным было его участие в 1846 году в работе специальной комиссии по поверке границы и возобновлению пограничных знаков между Россией и Норвегией. Назначение Агте начальником Забайкальской экспедиции учитывало его опыт в выполнении этих заданий. После завершения экспедиции он находился в военной службе до выхода в отставку по болезни 1 января 1859 года с награждением чином генерал-майора.
Людвиг Эдуардович Шварц (Peter Carl Ludwig Schwarz, 1822–1894), уроженец Данцига, после учебы в Петершуле, в Петербурге, окончил Дерптский университет в 1846 году. Астрономическими наблюдениями начал заниматься в 1844, а в 1846 был зачислен ассистентом Дерптской обсерватории. В Забайкальскую экспедицию был принят по рекомендации директора Пулковской обсерватории, академика В.Я.Струве. Через год после окончания Забайкальской экспедиции, в 1854 году Шварц вернулся в Сибирь в качестве начальника Математического отдела Сибирской экспедиции Географического общества и, т.о., получил возможность продолжать геодезические работы на пространстве от Енисея до низовьев Амура. После окончания исследований Математического отдела, с 1859 года, он занимался обработкой всех картографических материалов по региону. За труды по Сибирской экспедиции он был удостоен высшей награды Географического общества за 1859 год, – Константиновской медали. С 1866 года Шварц работал астрономом-наблюдателем Дерптской обсерватории, директором которой стал в 1872 году. Результатом обобщения многолетних топографо-геодезических работ, проведенных в Южной Сибири и на Дальнем Востоке, явилась «Карта речных областей Амура, южной части Лены и Енисея и острова Сахалина», составленная Шварцем (масштаб 40 верст в дюйме, на семи листах, издана Географическим обществом в 1864 году). За этот фундаментальный труд Л.Э.Шварц был награжден в 1865 году Демидовской премией Петербургской Академии наук.
Николай Гаврилович Меглицкий (1825–1857), сын протоиерея, окончил Институт корпуса горных инженеров (впоследствии Петербургский Горный институт) в 1846 году, начал службу на Алтайских горных заводах. В Забайкальской экспедиции проводил маршрутные геологические исследования, составил геологические карты и сводный отчет. Меглицкий по праву считается одним из самых талантливых русских геологов. До своей ранней кончины, за считанные годы, он успел провести исследования, впервые осветившие принципиальные особенности геологии Восточной Сибири, Дальнего Востока и Южного Урала. Результаты его работ 1851 года в Забайкальской экспедиции занимают особое место, поскольку они проводились в одном из наиболее удаленных и труднодоступных районов. Они долго сохраняли значение как источник конкретной информации пока не стали яркой страницей истории науки.
Матвей Иванович Кованько (1823–1874), потомственный горный инженер, происходил из малороссийских дворян. После завершения учебы в Институте корпуса горных инженеров (1845 год) и до назначения в Забайкальскую экспедицию служил приставом на Алтайских золотых промыслах, в 1850 был произведен в штабс-капитаны. По возвращении из Забайкальской экспедиции в Иркутск был включен в Комиссию по обследованию Нерчинского горного округа и вскоре назначен помощником начальника Нерчинских заводов; в 1860 переведен в Петербург, на Монетный двор, где был сначала главным пробирером (ответственным за анализы), а затем – управляющим химической частью.
О военных топографах экспедиции известно меньше. Степан Васильевич Крутиков после окончания работ в Забайкальской экспедиции продолжил службу в Корпусе военных топографов. В 1853-1854 годах он составил «Карту юго-восточной Сибири», основанную на материалах Забайкальской экспедиции (рукописная, хранится в Центральном государственном военно-историческом архиве). В Адрес-календаре на 1866 год С.В.Крутиков показан как штабс-капитан, чиновник особых поручений и чертежных занятий военно-топографического отдела при Главном штабе Военного министерства (этими сведениями я обязан Т.М.Дьяченко). Василий Ефимович Карликов, кроме маршрутов, предусмотренных планом экспедиции, выполнял весной 1852 года секретное поручение «в земле манегров», вероятно, связанное с поисками на правобережье Амура пропавшего топографа Ваганова (манегры – аборигены-охотники – занимали территорию, прилегающую к верхнему течению Амура; в отличие от эвенков использовали лошадей). Карликов и Меглицкий составили также для генерал-губернатора Муравьева орографическую карту (карту рельефа) Восточной Сибири.
Алексей Андреевич Аргунов (1825–не ранее 1871) был сыном губернского регистратора горного правления Нерчинских заводов, в службу вступил в 1846 году маркшейдерским учеником и в Забайкальскую экспедицию был определен чертежником в звании канцелярского служителя. За труды в экспедиции был произведен в первый классный чин коллежского регистратора (14 класс) и вышел на пенсию в 1862 году в чине коллежского секретаря (10 класс). В 1871 году было опубликовано письмо А.А.Аргунова в Сибирское отделение географического общества, где он перечисляет свои находки золота и серебро-свинцовой руды во время работы в Забайкальской экспедиции. Он пишет с грустью и обидой: «Ныне, прочитав статью об исследованиях в Амурском крае..., я не встретил тех открытий, которые близки моему сердцу; они как-то забыты, как-будто бы вовсе не были открыты...».
В Забайкальской экспедиции состояло три штейгера (руководителя горных работ). Аверилий Фомич Зверев, из солдатских детей, окончил Нерчинское горное училище в 1829 году со званием промывального ученика, работал на золотых промыслах На должность штейгера, соответствующую унтер-офицерскому чину, он был переведен в 1841 году, в 1850 находился в Алданской партии Кованько. Иван Дудин, штейгер Карийских промыслов Нерчинского округа, имел высший неклассный горный чин унтер-шихтмейстера. Был зачислен в экспедицию весной 1851 года и в составе отряда топографа Карликова прошел вдоль пограничных хребтов. В этом маршруте он собрал самые первые материалы, характеризующие геологию Амуро-Ленского водораздела. Его коллекция поступила для обработки в распоряжение Меглицкого. До 1 августа того же года проводил горно-поисковые работы на золото в районе Удского острога, а затем вернулся в Нерчинские заводы вместе с отрядом Карликова. Дудин не попал в число получивших награды по окончании Забайкальской экспедиции. Возможно, это связано с малым сроком его пребывания в экспедиции (меньше одного года). Киприян Харламович Пестриков, сын горного мастера, окончил Нерчинское горное училище в 1833 со званием штейгерского ученика. В Забайкальскую экспедицию определен, вероятно, в 1850 году – в Алданскую партию Кованько. На должность штейгера он был переведен уже во время работ экспедиции, в 1851. Основной объем горных работ в Удском крае был выполнен под его руководством. Весной–осенью 1852 года, при завершении работ экспедиции, К.Х.Пестриков и подчиненные ему нижние горные чины прошли из Удского острога на Алдан (Токская партия), а затем в верховья Тимптона и далее в Горбицу (Тюмтенская партия).
В архивном деле сохранились сведения и о нижних горных чинах экспедиции: Василий Андреевич Белованский, сын ссыльно-каторжного, в службу вступил промывальным учеником в 1838, горный служитель с 1843; Семен Михайлович Жилин, сын горного служителя Нерчинских заводов, в службу вступил рудоразборщиком 3 статьи в 1835, горный служитель с 1840; Константин Зиновьевич Козлов, Яков Косых, Семен Нефедьев и Дат Панфилов – горные служители Карийских золотых промыслов; Прокопий Евдокимович Куделин, сын горного служителя Нерчинских заводов, в службу вступил рудоразборщиком 3 статьи в 1845, горный служитель с 1848; Яков Ефимович Сапунов, лекарский ученик. В том же архивном деле сказано, что Нефедьев принимал участие в открытии серебро-свинцовой руды на реке Купури (в маршруте Аргунова), а Козлов и Куделин открыли россыпное золото на реке Большой Агон (к сожалению, в опубликованных источниках я не нашел упоминание этого факта и, т.о., не могу уточнить местонахождение и обстоятельства открытия).
Из небольшой (несколько человек) команды казаков, сопровождавших экспедицию, известны имена троих. Гавриил Дмитриевич Скобельцын, казак из Горбицы, – личность историческая. Он вступил в казачью службу в 1849 году и в 1850 был направлен в Алданскую партию Кованько. В 1851 году находился в отряде топографа Карликова, в 1852 выполнял секретное поручение по поискам топографа В.В.Ваганова на правобережье Амура (Ваганова, как потом выяснилось, и сопровождавших его казаков убил с целью грабежа манегр). Скобельцыну принадлежит единственное в своем роде описание работ Забайкальской экспедиции. «Записки Г.Д.Скобельцына» были опубликованы в 1894 году в «Историческом вестнике» (т.58, с 189-210). Его воспоминания содержат также описание военных сплавов по Амуру, в которых он позднее принял активное участие. Именем Скобельцына был названо село, основанное в 1858 году на левом берегу Амура. В архивном деле упоминается еще один участник секретной командировки 1852 года, – потомственный казак Григорий Иванович Портнягин. В «Записках» Скобельцына мы находим еще одно имя, – казачий урядник Шестаков, работал с топографом Крутиковым. Наконец, в отчете Меглицкого упоминается фамилия его экспедиционного помощника, – Уваровский (возможно, его денщик или один из казаков).
Исключительную роль в успехе Забайкальской экспедиции сыграли аборигены. Только эвенки (тунгусы) могли управиться с вьючными оленями, незаменимыми в северной тайге. Отсутствие топографических карт, которые предстояло составить впервые, требовало привлечения эвенков и в качестве проводников. Эвенки, участники походов экспедиционных отрядов, способствовали также «поддержанию на пути дружеских сношений» с аборигенами. Тунгус-проводник («орочен из якутов», как сказано в архивном деле) Киприан Софронов работал с топографом Карликовым. «Тунгус Кангаласского улуса Боягинского наслега» Кирик Бадрянов был привлечен как специалист по изготовлению лодок и управлению ими при плавании вдоль берегов Охотского моря, по рекам Зея и Алдан.

Работы 1851-1852 гг. Становик, Приамурье, Западное Приохотье

Распоряжение приступить к выполнению намеченных работ было получено из Петербурга в феврале 1851 года. Начальник экспедиции Агте поручил топографу Карликову с небольшим отрядом пройти вдоль границы с Китаем из Горбицы до Удского острога – небольшого опорного пункта, расположенного в тысяче километров к востоку по прямой. На всем протяжении этого огромного маршрута (на местности – не менее двух-трех тысяч километров) предстояло провести топографическую съемку, геологические наблюдения и пробные промывки речных наносов на предмет обнаружения их возможной золотоносности.
Основной же состав экспедиции собрался в Якутске для необходимой подготовки к переходу в Удской край по последнему зимнему пути, чтобы с наступлением весны выйти к предгорьям Становика–Джугджура и начать исследования. В этот район и далее в Удской острог, где должна была находиться база экспедиции, отправились два отряда, возглавляемые горными инженерами Кованько и Меглицким. Начальник экспедиции Агте и астроном Шварц проследовали из Якутска через Амгинскую слободу в Усть-Маю на Алдане. Отсюда по так называемому Аянскому тракту, в летнее время – вьючной тропой, через урочище Нелькан они прошли до только что устроенного нового порта Аян на побережье Охотского моря. Из Аяна приплыли на байдаре к устью Уды и вышли в Удской острог, расположенный на левом берегу этой реки.
Той же дорогой двинулся отряд Меглицкого. До Усть-Маи отряд шел на лошадях, оттуда – на оленях. Пройдя Аянским трактом до предгорий Джугджура, отряд повернул на юго-запад. Для дальнейшего продвижения потребовались услуги проводников-эвенков. В истоках Маймакана Меглицкий перешел через Джугджур в речную систему Уды, пересек верховья Джаны и спустился долиной Маи-Половинной до Удского острога. Сотрудниками Меглицкого в этом продолжительном (апрель–июнь) маршруте были Крутиков, проводивший топографическую съемку, и штейгер Пестриков, помогавший в геологических наблюдениях.
По плану дальнейших работ отряду Меглицкого предстояло исследование пространства, заключенного между реками Уда, на севере, и Тугур – на юге. Маршрут начался с обследования материкового побережья Охотского моря между устьями этих рек. Для транспортировки были использованы лодки. 2 июля Меглицкий достиг устья Торома и двинулся дальше вдоль берега на юг, проводя подробные геологические наблюдения. Ему удалось, в частности, найти в древних морских отложениях окаменелые остатки раковин, что позволяло восстановить последовательность геологических событий в регионе. Но, к сожалению, эти палеонтологические сборы были впоследствии утрачены. После изучения острова Большой Шантар отряд Меглицкого прибыл на устье Тугура. Отсюда топограф Крутиков начал самостоятельный маршрут с выходом на Селемджинский хребет. Кроме топографической съемки, он проводил геологические наблюдения и собрал коллекцию, переданную Меглицкому для обработки. Меглицкий продолжил исследования, продвигаясь от Тугура на север на правобережье Уды через верховья рек, впадающих в Охотское море. В конце августа он вышел в Удской острог.
Впечатления от работы на побережье заставили геолога-первопроходца включить в сугубо специальный текст отчета несколько поэтических строк, – «Наружное очертание берегов Охотского моря ... и группа Шантарских островов поражают взоры путника своим величием и дикостью форм. Необыкновенно высокий берег материка спускается к морю отвесными стенами, и волны беспрерывно разбиваются о каменный оплот». И далее – «Мысы, выдающиеся далеко в море, являются в виде острых гребней и скал, изобилующих самыми смелыми и живописными формами. Со стороны моря большая часть мысов совершенно неприступна и служит убежищем бесчисленному количеству тупоносых уток... На высочайших пунктах этих мысов, преимущественно же на острых столбах, выступающих из волн пенящегося у берега буруна, гнездится белоголовый орел... Несколько видов тюленей..., дельфин и киты играют на этих неприступных местах».
Второй отряд экспедиции, вышедший из Якутска в апреле 1851 года, возглавил Кованько. Отряд Кованько, в отличие от «легкого» отряда Меглицкого, включал основной контингент прикомандированных к экспедиции нижних чинов, необходимое снаряжение и запасы продовольствия. Последнее было совершенно необходимо, поскольку надеяться на их пополнение в Удском остроге не приходилось. Немногочисленные жители этого чрезвычайно удаленного пограничного пункта сами испытывали недостаток провизии, восполняя его жиром погибших китов, выброшенных приливом на берег.
Отряд продвигался на юг известной дорогой, – Удским трактом, идущим от Алдана в Удской острог через Учурскую часовню. Этим путем проходил в 1844 и Миддендорф. Учурская Троицкая часовня была построена и освящена в 1846 году в месте проведения Учурской ярмарки на правом берегу Учура вблизи устья речки Сэлиндэ, известной своей заполненной льдом долиной. На всем пути Кованько провел геологические наблюдения, вошедшие затем в обзорный отчет Меглицкого. Два параллельных маршрутных пересечения Учуро-Майского района, осуществленные Кованько и Меглицким, в сочетании с материалами маршрутов 1850 года (Меглицкого по Лене и Алданской партии Кованько) позволили впервые составить достаточно полное представление о геологическом строении юго-восточной окраины Сибирской платформы.
По прибытии в Удской острог (15 июня) Кованько занялся организацией поисковых работ на россыпное золото. Он наметил несколько участков в долинах притоков Уды, где предстояло вскрыть небольшими шурфами-колодцами речные наносы и провести их опробование на присутствие золота. Для этой тяжелой и ответственной работы были сформированы несколько горных партий, в состав которых входили рабочие (местные тунгусы) и промывальщики (горные служители экспедиции). Партиями руководили штейгеры Иван Дудин, прибывший из Горбицы с отрядом Карликова, и Киприян Пестриков, прибывший с отрядом Меглицкого. Несмотря на все усилия поиски золота в бассейне Уды не дали положительных результатов. Сказались чрезвычайно тяжелые условия работы и ограниченные возможности экспедиции. Да и геологическая обстановка не давала надежд на открытие россыпей в этом районе.
Но наиболее продолжительным и трудным весной–летом 1851 года был поход отряда топографа Карликова из Горбицы в Удской острог, по пограничным хребтам. В отряд входили унтер-шихтмейстер Дудин, казак Скобельцын и два эвенка, – проводник Киприан Софронов и оленевод Николай. Караван шел, придерживаясь общего направления трудно проходимого водораздела речных систем Лены и Амура. В первой части пути, от Горбицы до собственно Станового хребта, маршрут уклонялся от теоретической границы с Китаем сначала к северу, а от верховьев Ольдоя – к югу. При движении далее на восток, от горы Типтур, сложенной древними вулканическими породами, более удобными для передвижения оказались северные склоны Станового хребта. Сам водораздел здесь покрыт глыбовыми развалами гранитных пород, зарослями кедрового стланника и цепкой кустарниковой березки («ерника», по меткому народному определению). В восточной части хребта отряд перешел на «китайскую территорию» в верховья реки Ток, правого притока Зеи, а оттуда – кратчайшим путем к истокам Уды.
Рассказ об этом беспримерном походе Скобельцын в своих «Записках» начинает вводной фразой: «По незнакомству с местностью путешествие наше представляло очень много трудностей, лишений и даже опасности». Действительно, никто таким маршрутом не проходил. Предшественники Карликова, топографы Скобельцын (однофамилец нашего казака) и Шетилов более ста лет до описываемых событий, в 1735 и 1737 годах, так и не достигли Станового хребта. Даже эвенки кочевали ниже по течению рек, и первого человека отряд встретил чуть ли не через 2000 верст пути, по-видимому, в восточной части Становика. Скобельцын вспоминает: «Сопровождавший нас орочен радостно вскричал: «вот и орочен!». Я этому также обрадовался и хотел убедиться в действительности сообщения нашего проводника. С этой целью я поднялся на валежину, чтобы лучше видеть, за что чуть не поплатился жизнью. Орочен, увидев меня в красной рубашке и белой шляпе, быстро сдернул с плеч ружье, прицелился и готов был выстрелить. Я ужаснулся и закричал по-ороченски: – Анда, что ты делаешь? Не стреляй в меня, я такой же человек, как ты. – Слова мои подействовали. Он не стал стрелять, но в то же время бросился бежать от нас с быстротою зверя...». Проводнику Киприану удалось все же отыскать этого охотника-тунгуса и уговорить помочь отряду продвигаться дальше. Знаний орочона хватило на два дня пути.
Через некоторое время после этой встречи отряд, продвигаясь на восток, оказался в непроходимой каменистой и узкой долине реки Ток. Было совершенно не понятно, в каком направлении двигаться, чтобы выйти к Зее. И Скобельцын решил попытаться найти орочонов, используя известный ему «язык» таежных сигналов. Он поднимался на самые высокие гольцы и жег там белый мох, что означало приглашение встретиться. Через два дня Скобельцын заметил ответный дым и отправился на поиски, продолжая время от времени жечь мох. От найденных им двух охотников-орочонов удалось узнать, как выйти к Зее. От Зеи в верховья Уды отряд шел, придерживаясь общего юго-восточного направления. Выйдя к какой-то горной речке, двинулись вниз по берегу, поместив груз на плотик. К счастью, это оказалась Уда. После впадения справа большого притока (река Шевли) фарватер стал лучше, и отряд благополучно прибыл в Удской острог. Карликов представил находившемуся там начальнику экспедиции материалы топографической съемки и коллекцию горных пород, собранную унтер-шихтмейстером Дудиным. Через много лет Скобельцын вспоминал прием, оказанный долгожданному отряду: «Полковник Ахте выразил нам горячую благодарность за понесенные труды, обещав исходотайствовать мне пожизненную пенсию. Но обещание осталось только обещанием».
В начале августа 1851 года горный инженер Кованько и топограф Карликов должны были отправиться в длительный переход на запад через приамурскую тайгу в Забайкалье, в Горбицу. На всем этом расстоянии предстояло провести топографическую съемку и геологические исследования. Но поднявшись вверх по Уде на лодках до места, откуда предстояло идти вьючным караваном через Селемджинский хребет к Инканской часовне, отряд вынужден был остановиться. У многих оленей, шедших берегом, обнаружилась какая-то заразная болезнь. Для дальнейшего продвижения необходимо было отобрать здоровых животных. Вынужденная задержка поставила под вопрос проведение геологических исследований, – это можно было сделать лишь до наступления холодов и начала снегопадов. Партия продолжила сборы, а Кованько был отозван в Удской острог.
Нехватка оленей, необходимых для проведения новых геологических маршрутов, и неудача золотопоисковых работ заставили пересмотреть планы. Экспедиция должна была завершиться к осени 1852 года и впереди была длительная зимовка в Удском остроге, а затем возвращение в Якутск переходными маршрутами с большим объемом топографических работ. Начальник экспедиции принял решение отправить горных инженеров в Якутск. Кованько получил распоряжение передать собранные материалы Меглицкому и на этом его работа в экспедиции завершилась. Меглицкому было поручено провести на обратном пути геологические исследования берегов Охотского моря от устья Уды до порта Аян и оттуда по Аянскому тракту до реки Маи. В Якутске Меглицкий должен был поработать в архиве, затем вернуться в Иркутск и заняться обработкой материалов и составлением сводного геологического отчета. На лето 1852 года он получил задание провести геологические исследования в Прибайкалье.
Между тем, топограф Карликов возглавил отряд, который должен был вернуться в Забайкалье по маршруту, намеченному для Кованько, и задержался на реке Уде из-за болезни оленей. В отряде Карликова находились казак Скобельцын, проводник Киприан Софронов и штейгер Дудин. От места непредвиденной задержки отряд прошел через Селемджинский хребет на Селемджу к Инканской часовне. Обнаружилось, что часовня сожжена, а на деревьях видны какие-то китайские надписи. Деревья срубили, отделили места с надписями и отправили с орочонами начальнику экспедиции в Удской острог. От бывшей часовни отряд двинулся на запад к озеру Огорон и к Зее. Скобельцын пишет: «Здесь в поле лежал снег, который препятствовал дальнейшему следованию; но все-таки мы кое-как двигались вперед: я шел впереди на лыжах, а за мною следовали остальные. Так как топограф Карлинов (так в тексте – Е.З.) обязан был, по приказанию начальника экспедиции, спуститься по Зее вниз для съемки на карту Зейской местности, то я с ним отправился для этой цели, оставив товарищей ждать нашего возвращения. Но наше предприятие не удалось. Дорогою мы встретили шесть человек манегров, которые внушили нам большую опасность, почему мы решились немедленно вернуться к товарищам и поспешно отправились в дальнейший путь». Двигаясь на запад, отряд Карликова вышел к Амуру недалеко от пограничного поста Усть-Стрелки.
Незаурядные способности экспедиционного работника проявил чертежник Аргунов. Помимо выполнения своих прямых обязанностей, – черчения топографических планов, – он провел самостоятельные маршруты с топографической съемкой и геологическими наблюдениями, хорошо усвоив, по-видимому, наставления своих старших товарищей, горных инженеров и геодезистов. В свой первый маршрут Аргунов вышел 9 августа 1851 года, вместе с астрономом Шварцем, из Удского острога вверх по Уде. Отделившись от Шварца на устье Чогара, он продолжил работы самостоятельно, продвигаясь вверх по этой реке. Перейдя через хребет Джугдыр в бассейн верхнего течения реки Купури, он обследовал местность нахождения серебро-свинцовой руды, указанную 80-летним якутом, взятым в поход специально для этого из Удского острога. На правобережье Купури Аргунов и помогавший ему горный служитель Нефедьев нашли проявление серебро-свинцовой руды. На всем протяжении маршрута, до верховьев Купури и вдоль этой реки до устья Аргунов провел достаточно детальные геологические наблюдения. На устье Купури он присоединился к группе астронома Шварца. Аргунов провел также поиски россыпного золота. Мелкие чешуйки золота удалось намыть из русловых отложений приустьевой части Купури. В долине левого притока реки Купури был задан шурф, вскрывший речные отложения, содержащие на глубине двух с половиной метров крупицы («знаки») золота. Это было указанием на присутствие россыпи. Для выяснения ее положения и размеров требовались основательные работы, которые отряд провести своими силами не мог. Эта задача была практически невыполнима и для самой экспедиции. Исследователи вернулись в Удской острог глубокой осенью, – 20 октября. Открытия Аргунова сыграли в дальнейшем свою роль при поисках золота в Приамурье.
С поздней осени 1851 года до весны 1852 Шварц и Крутиков проводили топографические съемки района, расположенного к югу от Селемджинского хребта, пограничного с Китаем, – в верхнем течении рек Селемджи, Буреи и Амгуни. Отряд Шварца вышел из Удского острога в свое «большое путешествие к трем часовням» 19 ноября 1851 года. Маршрутная съемка в этом отряде была доверена Аргунову. Шварц продолжил астрономические определения опорных пунктов. Именно эти его определения должны были позволить в дальнейшем, при обработке материалов экспедиции, построить первую достоверную карту региона. Пройдя через долину Галама, вверх по Шевли и перейдя водораздел, отряд вышел к Инканской часовне на правобережье Селемджи. Затем маршрут пролегал на юго-восток в систему Буреи. На левобережье Буреи, в верховьях Дубликана находилась Буреинская часовня. В отличие от Инканской часовни, сожженной в августе этого года китайцами, Буреинская оказалась неповрежденной.
О трех часовнях, построенных в этом удаленном крае, практически не посещавшемся представителями китайских властей, Шварц пишет: «С течением времени эти три места сделались рыночными местами; в них сходились тунгусы, кочующие к югу от Станового хребта, с якутами и русскими купцами для промена своих мехов на порох, свинец, чай, масло, мед, железные товары и ситцы; православные священники и казаки из Удского острога аккуратно посещают эти места; первые для обращения туземцев в христианскую веру и для крещения обратившихся, вторые для сбора ясака. Для божественной службы, совершающейся в упомянутых здесь местах во время ярмарки, построено в каждом месте по одному деревянному домику; они освящены для совершения божественной службы и украшены крестом».
От Буреинской часовни отряд Шварца направился к истокам Буреи и, пройдя вверх по правой составляющей этой реки, вышел к водоразделу верховьев Селемджи и левых притоков Амгуни, - Керби и Нимелена. Спустившись по Нимелену и повернув далее на север, отряд вышел к Буруканской часовне на Тугуре. Отсюда Аргунов возвратился в Удской острог, а Шварц продолжил исследования вниз по Тугуру до Охотского побережья. Отсюда Шварцу предстояло еще пройти на восток к устью Амура для соединения геодезических работ Забайкальской экспедиции со съемками морских офицеров экспедиции Невельского. Недостаток времени не позволил осуществить этот план. «Особенным приказанием» Шварц был отозван с устья Тугура в Удской острог, куда и прибыл 2 апреля 1852 года.
Отряд Крутикова, отправившийся из Удского в середине октября, проводил съемку в районе еще более удаленном от базы экспедиции, дойдя в своих исследованиях до нижнего течения Буреи и Кульдурских минеральных источников в верховьях Биры. Это была самая южная точка работ Забайкальской экспедиции. Отсюда отряд проследовал на восток, через бассейн верхнего течения Тырмы, и достиг реки Урми. Двигаясь далее вверх по Урми на север, Крутиков вышел к верховьям Амгуни в том месте, где эта река резко меняет направление своего течения с преобладающего южного на северо-восточное. Крутиков прошел маршрутом вниз по Амгуни до устья Семитки (280 верст), почти сомкнув свою съемку с рекогносцировочными работами мичмана Чихачева, члена команды Невельского, действовавшей в это время в бассейне нижнего течения Амура. С Амгуни, двигаясь на север по Нимелену на Тугур, отряд Крутикова вышел к Буруканской часовне, откуда возвратился в Удской острог. Возвращение Крутикова, видимо, настолько задержалось, что по прибытии Скобельцына в Горбицу его отправили на поиски пропавшего отряда. В «Записках» Скобельцина упоминается драматический эпизод, случившийся с отрядом Крутикова, – на Бурее утонули все припасы. В этой критической ситуации отряду помогли кочевые охотники-аборигены.
В ожидании наступления весны остальные члены экспедиции оставалась в Удском остроге. От этого древнего, основанного в 1679 году, когда-то внушительного опорного пункта, типичного для Сибири (высокий и широкий рубленый оплот с шестью сторожевыми башнями, пушки, цейхгауз), к середине XIX века ничего не сохранилось. Военный гарнизон острога после 1812 года сменила небольшая (до 11 человек) казачья команда. В 1852 году, по данным чиновника особых поручений Свербеева, в Удском остроге проживало несколько семей крестьян и казаков. Кроме них, как он пишет, «...в Удском крае ведут бродячий образ жизни три тунгусских рода: Лалызырский, Энкягирский и Эжанский, и один якутский нослег – Жерский, – всего 247 душ». В «Сибирских письмах» Свербеева звучат мотивы, столь знакомые современному читателю по произведениям В.К.Арсеньева и Г.А.Федосеева с их героями – Дерсу Узала и Улукитканом. Интересно, что Федосеев, в качестве профессионального топографа, работал сто лет спустя именно в Удском крае, в местах проведения маршрутов Шварца и Аргунова на Джугдыре. Н.Д.Свербеев пишет: «Тунгус родится в лесу, в лесу живет безвыходно, в лесу и умирает... Цель его жизни – пропитание семьи и себя; все его богатство заключается в винтовке, все поприще – лес и речки. Физиономия тунгуса дышит добродушием и кротостью; глаза отсвечивают чистую, простую душу, непричастную коварству, хитрости и обману. ...как ни прославляется гостеприимство русского человека но, поверьте, оно еще искреннее в урасе бродячего тунгуса».

Завершение полевых работ. Главный итог

Весной 1852 года экспедиция покинула Удской острог. Предстояло пройти маршрутами на Алдан, к устью Учура, откуда нижние горные чины должны были вернуться в Нерчинский округ, а начальник экспедиции Агте и астроном Шварц – в Якутск и Иркутск. Никакими подробностями этой многомесячной работы я, к сожалению, не располагаю. Направление маршрутов (показано на прилагаемой схеме) определялось, в основном, необходимостью получения материала для составления топографической карты. Были проведены и попутные поисковые работы на золото. Из Удского острога вышли тремя отрядами, – Агте по Учурскому тракту, Аргунов и Пестриков с нижними горными чинами к озеру Большое Токо, Шварц на правобережье Зеи. Наиболее протяженным (1160 верст) и длительным был маршрут Шварца. Он вышел из Удского острога 22 апреля и прибыл на устье Учура 1 октября. Из Горбицы, через Токориканские озера, по Тимптоно-Учурскому междуречью на Алдан и устье Учура прошел маршрутом и топограф Карликов. Крутиков возвращался в Якутск через Аян. Ему было поручено провести съемку прибрежной части материка от Уды (выше устья Джаны) до Аяна.
Забайкальская экспедиция благополучно завершилась в конце 1852 года. За четыре года исследованиями экспедиции была охвачена огромная территория, сопоставимая по площади с территорией Западной Европы. Протяженность маршрутов составила многие тысячи километров. В рассказе о работе экспедиции мне пришлось постоянно пользоваться небольшим набором глаголов, означающих передвижение. Но за этими однообразным набором стоят реальные условия по-настоящему дикой, нетронутой природы горной тайги, – глухие заросли верховьев рек и глыбовые осыпи, кочковатые мари (болота) и речные заломы (нагромождения стволов после весенних паводков), ерник и лесные пожарища с обнажившимися развалами камней на водоразделах, уходящие вдаль долины таежных рек. Все это без малейшего признака человеческого жилья – на сотни километров. И это было не просто передвижение, но – работа, – глазомерная или инструментальная съемка, отбор образцов горных пород, фиксация наблюдений в полевом дневнике. Надо было жить месяцами кочевой жизнью в отнюдь не комфортных природных и погодных условиях. Не случайно в состав экспедиции были определены сравнительно молодые люди, – в 1849 году Аргунову и Меглицкому было по 24 года, Кованько – 26, Шварцу – 27 лет. Того же возраста, вероятно, были и военные топографы. Начальник экспедиции был постарше – 33 года.
В конце 1852 года Н.Х.Агте возвратился в Иркутск, откуда отправился в Петербург с подробным донесением о результатах работ. Позднее в Петербург выехал и Н.Н.Муравьев. 22 апреля 1853 года Агте и Муравьев доложили царю об итогах экспедиции. В свете происходившего на Нижнем Амуре, особое внимание царя привлекли данные, продемонстрированные Агте на карте, составленной экспедицией. Территория Среднего и Нижнего Приамурья, начиная от устья Буреи, была представлена царю как пространство, которое местные жители считают принадлежащим России. По свидетельству историка, император Николай Павлович сказал: «Итак, это наше!» и обратившись к Военному министру добавил: «Так и снестись об этом с китайцами».
Следует заметить, что эти претензии касались территории, никогда не находившейся в сфере влияния России и расположенной в непосредственной близости от Айгуна и китайских поселений левобережья Амура выше устья Буреи. Впрочем, в ноте, отправленной в Китай лишь 16 июня 1853 года, историческое высказывание самодержца не нашло воплощения. В ней содержалось лишь предложение прислать уполномоченных для установки пограничных столбов по Становому хребту. Китайцы согласились, но Муравьев не торопился с этим предприятием. Он добился от Министерства иностранных дел специальных полномочий вести все переговоры с китайскими властями лично, на что и получил соответствующий «лист».
Труды участников Забайкальской экспедиции не остались без вознаграждения. Н.Х.Агте был награжден чином полковника и добавочным жалованием в 600 рублей серебром в год; Н.Г.Меглицкий, «за отлично примерное выполнение всех возлагавшихся на него при экспедиции поручений», – следующим чином штабс-капитана, орденом св. Владимира 4-й степени и добавочным жалованием до конца службы по 360 рублей серебром в год (это соответствовало нижнему пределу годового оклада штабс-капитана); М.И.Кованько был награжден орденом св. Анны 3-й степени. За труды по экспедиции астроном Л.Э.Шварц был награжден орденом св. Владимира 4 степени и пожизненной пенсией в 300 рублей; топограф С.В.Крутиков – добавочным жалованием по 200 рублей серебром в год. топограф В.Е.Карликов был произведен в прапорщики. Чертежник А.А.Аргунов - за свои открытия и за «составление топографических маршрутов сверх прямых обязанностей по горной части» был произведен в первый классный чин коллежского регистратора (14 класс). Это была высокая награда, сразу открывавшая путь к дальнейшему продвижению по лестнице чинов. Обычно же путь от канцелярского служителя до первого классного чина мог занять лет десять.
Штейгер Алданской партии А.Ф.Зверев был награжден единовременно 50 рублями серебром; штейгер К.Х.Пестриков «...за отлично усердную и ревностную службу» – единовременно 100 рублями. Нижние горные чины экспедиции получили единовременно по 30 рублей. Эта более чем скромная сумма все же составляла, вероятно, половину или треть их годового оклада. Большая часть из них, лекарский ученик Сапунов и горные служители Жилин, Белованский, Куделин, Козлов и Нефедьев, удостоилась особой награды, – «по повелению императора» они были освобождены от обязательной горной службы, т.е., по существу, – от крепостной зависимости. 30 рублями серебром единовременно был награжден и казак Г.И.Портнягин. Тунгусы Киприан Софронов и Кирик Бадрянов за свои труды были представлены к награждению серебряной медалью на Анненской ленте для ношения на шее; Киприяну Софронову в награду полагался еще и жалованный кафтан.
Главным содержанием работ экспедиции подполковника Агте было изучение огромной, совершенно необжитой, труднодоступной территории, составление первой топографической карты, сбор материалов по геологии и полезным ископаемым. К сожалению, геологические результаты остались, в основном, вне поля зрения науки того времени. Данные о золотоносности были учтены в дальнейших работах, но без упоминания имен первооткрывателей. Что касается результатов топографических работ, то они были востребованы немедленно. На протяжении многих лет карты, составленные по данным Забайкальской экспедиции, верно служили делу освоения Приамурья. Характерно, в этом отношении, авторитетное свидетельство Э.Э.Анерта, проводившего работы на Дальнем Востоке от Геологического комитета в конце XIX – начале XX века, – «Шварцу мы обязаны лучшей до недавнего времени картой Амурского края».
Адекватную, на мой взгляд, оценку результатов Забайкальской экспедиции дал в начале 60-х годов XIX века участник и руководитель ее топографических работ, астроном Л.Шварц. В третьей главе отчета Математического отдела Сибирской экспедиции Географического общества, в параграфе, содержащем обзор хода и материалов Забайкальской экспедиции, использованных для составления «Карты речных областей Амура, южной части Лены и Енисея и острова Сахалина», он пишет: «Подробная и в главных очерках точная карта Станового хребта и Бурейских гор, составление которой стало возможным после трудов экспедиции, есть важнейшая и прочная заслуга, сделанная рассматриваемой здесь экспедицией для географии восточной Сибири».

Заключение

Стремление к обладанию соседней, «плохо лежащей» территорией – своего рода государственный инстинкт. При этом далеко не всегда речь идет о территориях действительно необходимых для укрепления обороноспособности или для развития хозяйства. Что можно сказать о необъятных просторах Сибири? «Приращение» этой далекой «землицы», безудержное расширение России аналогично колониальным устремлениям европейских стран. Только колонии были не заморскими (от заморской Русской Америки пришлось отказаться), – они становились частью империи, которую так и именовали – автоколонией. Это сейчас обладание колониями стало отрицательной чертой характеристики государства. А колониальный, по существу, захват Дальнего Востока в конце 50-х годов XIX века был воспринят русским обществом с восторгом. Нужды нет, что казаки в XVII веке так и не закрепились на Среднем или Нижнем Амуре, а о Приморье даже и не мечтали. Общество считало, что торжествует историческая справедливость, возвращаются чуть ли не исконные русские земли. «Итак, это наше», говорит царь, и никто не усматривает в таких заявлениях ничего предосудительного. Хотя мудрый Пушкин мог, в свое время, посмеиваться над «славным» сказочным царем, который «соседям то и дело наносил обиды смело». Действия Невельского государь называет «молодецкими». Вот что такое патриотизм в историческом контексте.
А как еще можно было тогда рассуждать, если территории все равно становились объектом захвата. Кто сможет, кто успеет первым, – если не Россия, то Англия. А Китай? – Он обойдется и без Дальнего Востока. Тем более у Цинской империи такие тяжелые обстоятельства (как ее жаль!)... И «добрый сосед», дружественная Россия забирает у Китая огромную территорию. Начинает с малого, с осторожного прощупывания приграничных районов при полном уважении хоть и «умственной», но договорной границы. МИД России действительно считал тогда, что не следует нарушением границы омрачать отношения с Китаем. Затем оказалось, что кое-что вполне возможно. Например, – закрепиться на устье Амура в интересах общей безопасности соседей. Угроза Китаю, правда, была в это время намного южнее, где Англия пробивалась на внутренний китайский рынок.
Но шаг был сделан, а там с началом Крымской войны встал вопрос об Амуре как транспортном коридоре для обороны от действий англо-французской эскадры. В обстановке активизации Англии и Франции в Дальневосточном регионе обладание Амуром, учитывая слабость Китая, уже казалось России совсем недостаточным. Методы решительных действий Н.Н.Муравьева в краткой форме, без каких-либо сомнений в их легитимности, охарактеризовал его биограф И.П.Барсуков: «...необходимо было следовать той же системе действий на Уссури, как действовали при занятии Амура, т.е. поддерживать дипломатические требования наши фактическим занятием страны». На западном фронте Россия проиграла, но на Дальнем Востоке – выиграла, не упустила замечательного исторического шанса.
Левый берег Амура по границе с Китаем представляет собой настоящий, по-своему уникальный топонимический заповедник. Эпидемии переименований в советское время его почти не коснулись. Остались нетронутыми наименования населенных пунктов, которые были даны по фамилиям участников военных сплавов, чиновников, офицеров и казачьих командиров, приамурских генерал-губернаторов, в честь первопоселенцев и церковных праздников.. Закреплены имена амурских деятелей XVII века – Пояркова, Бекетова, Хабарова, Толбузина, Бейтона. Сохранение всех этих названий имело принципиальное значение для поддержания пограничного «статус кво». Но имен участников Забайкальской экспедиции, первоисследователей края, на карте этого региона мы не найдем. Водворение на Амуре происходило под руководством всевластного генерал-губернатора Муравьева. Он отдавал приказания своим подчиненным, он представлял их к наградам, он решал и вопросы новой топонимики. Закрепить навеки имена сподвижников, деятелей этого героического периода было вполне естественно. Не забыли и предшественников. А сухопутная экспедиция военного ведомства как будто и не имела отношения к происходящему. Организованная без ведома Муравьева, выполнившая свои задачи чуть ли не вопреки его устремлениям, эта экспедиция не вписалась в исторический сюжет, центральная фигура которого получила графский титул и почетнейшую приставку к фамилии – «Амурский».
В рассмотренном историческом контексте действия Забайкальской экспедиции и ее участники, далекие от геополитических амбиций, должны вызывать симпатию у современного либерала и плюралиста. Пафос исследователей-первопроходцев, сотрудничество с аборигенами, минимальная казачья вооруженная охрана... И самоуважение, проступающее в оценке собственных результатов. Труды экспедиции – это вклад в колонизацию в позитивном значении этого слова, в колонизацию как блага для жизни на территории вне зависимости от ее государственной принадлежности.
Шаг за шагом преодолевали участники экспедиции тысячи и тысячи верст необозримого горно-таежного пространства, разбираясь в хитросплетениях водоразделов и речных долин. Тайга расступалась и смыкалась за ними. С годами исчезли следы их таежных стоянок. Осталась созданная ими карта, – «нить Ариадны» для каждого, кто решался вступить в эту страну, по долгу ли службы или движимый неистребимым интересом исследователя, с целью ее изучения или преобразования, освоения для жизни. Без точной топографической карты само пребывание в этой стране становилось и бессмысленным и опасным.
Эта страна была родным домом для поколений аборигенов, сросшихся своим существованием с ее природными возможностями. Да, природа не скудела и поддерживала жизнь небольшого кочевого народа. Мудрое равновесие «равнодушной» природы... Миф не говорит, откуда был у Ариадны «волшебный клубок», с помощью которого Тесей вышел из лабиринта после победы над Минотавром. Возможно, миф просто отражает древнейшее изобретение, способ передвижения от выхода на дневную поверхность вглубь подземного лабиринта. Но в случае с мифическим героем движение идет в обратном направлении, и в этом – чудо и волшебство разматываемого клубка Ариадниной нити. Может быть, этот клубок – модель врожденного чувства направления, развитого, в том числе, у природного жителя тайги? Карта местности, по существу, хранится в воображении, в памяти кочевого охотника. Он может ее нарисовать для новичка в тайге. К тому же абориген знает, как жить в тайге, как найти выход из затруднения, избежать опасности и т.п. Это – опыт, накапливаемый и сохраняемый из поколения в поколение. И вот, – профессиональные знания позволяют молодым, 25–30-летним специалистам экспедиции подполковника Агте за два-три года собрать в незнакомой стране материал для создания долговечной, исключительно информативной, многоцелевой и воспроизводимой (тиражируемой) вещи, – картографического произведения, как изысканно выражаются специалисты. Разве не напрашивается сопоставление карты с путеводной «нитью Ариадны»?...
Но возможно, «нить Ариадны» моделирует путь и само стремление человека к свету достойной жизни. И разве не являются дела предшественников «нитью Ариадны» для нас, разве не их голоса поддерживают нас в труде жизни?

Опубликовано: Е.Заблоцкий. Нить Ариадны, или Сухопутное звено амурской эпопеи. – «Окна» - еженедельное приложение к газете «Вести» (Израиль), 7,14,21 апреля 2005 года.
http://russmin.narod.ru/zabexp.html