Его талант был полнокровен, ярок, многоцветен. Он одинаково ответственно, с полной отдачей сил, а потому и успешно писал для взрослых и детей, о людях и природе, об истории и современности. Он был мастером искрометного, злободневного репортажа и поэтом-гравером, умеющим навсегда запечатлеть в крошечной миниатюрке красоту вечернего или утреннего неба, золотой проблеск лежащего за березовой рощицей сурепкового поля… Он был мудр, а потому прост. Он любил людей и уважал их, а потому был везде для вех своим.

Прекрасный журналист и прекрасный писатель он и сегодня с нами – со своими читателями, коллегами, учениками…

Пройдут годы, десятилетия, но люди будут снова и снова открывать, читать его книги «Белан», «Цветы и камни», «Скирды горят», «Осенняя сухмень», «Осетровая уха», «Кондратово новоселье», «Трофейная овчарка», «Поезд на рассвете», «Байкала родовая ветвь», «Подорожье», «Кедровкины кладовки», «Охота на тайменя», «Громобой-перо», «Он вышел, чтобы вернуться» и другие произведения.

Забайкальский, российский писатель Евгений Евстафьевич Куренной прожил на земле шесть десятилетий, но он успел сделать столько, сколько далеко не всегда и не каждому удается совершить за более долгую жизнь. О Евгении Куренном, о его творчестве, о его мастерстве написаны десятки статей, книжных очерков и научных исследований. По его творчеству, по его книгам пишутся диссертации, курсовые студенческие работы, создаются библиографические указатели.

Мне же, другу и соратнику Евгения Евстафьевича, знавшему его, общавшемуся с ним тридцать лет, в эти дни хочется вспоминать, говорить о нем не только как о мастере художественного Слова, книги которого еще долгие годы будут служить учебными пособиями для молодых литераторов, умелом организаторе, более 18 лет возглавлявшем Читинскую писательскую организацию, но и вспомнить хотя бы некоторые эпизоды, характеризующие его как простого, доступного, но в то же время очень неординарного, очень глубокого человека, одного из тех немногих людей, в соединение с именами которых слово Человек пишется с большой буквы.

Земляки

В Акшу корреспондент областной газеты «Забайкальский рабочий» Евгений Куренной в очередную командировку приехал в 1966 году. Пишу «в очередную» потому, что не знаю, не помню, был ли он в Акшинском районе раньше. Наверняка был, в то время все журналисты выезжали в командировки очень часто. Как правило, приезжая в тот или иной район, сотрудники областных газет работали в тесном контакте со своими коллегами из «районок». Это было удобно и выгодно для тех и других. Районные журналисты хорошо знали людей, дела и проблемы местных колхозов, предприятий, организаций и делились своими знаниями с читинцами. Областные журналисты передавали сельским коллегам свой опыт и свои знания. В совместных поездках по районам, в совместной работе, как правило, завязывались дружеские связи, отношения, которые зачастую продолжались потом долгие, долгие годы.

В редакции Акшинской районной газеты я начал работать в 1966 году (в 1961–1965 годах служил в Военно-морском флоте). В 1961 году приступил к работе в редакции «Забайкальского рабочего» и Евгений Куренной, закончивший журфак Киевского университета. Сейчас я думаю о том, что мы с ним были знакомы еще до моего ухода в армию в июне 1961-го. А возможность познакомиться была. Ко времени приезда Куренного в Читу в областных, районных и даже центральных газетах и журналах были опубликованы несколько моих стихотворений, а в «Учительской газете» даже поэма «Мое село». На большую «поэтическую орбиту» вышли и мои друзья однокурсники Александр Колумбин и Андрей Тимофеев. Почувствовав некоторую уверенность в своих творческих возможностях, мы все чаще стали появляться в редакциях областных газет «Забайкальский рабочий» и «Комсомолец Забайкалья». Вот тогда-то и могло состояться наше знакомство. А иначе почему же и сейчас я вижу такого же молодого, какими тогда были мы, черноволосого, смуглого, ясноглазого, улыбчивого забрабовца Женю Куренного, окруженного молодыми поэтами и прозаиками, внимательно слушающими его советы и замечания – тонкие, глубокие и очень, очень тактичные? Помнится – было интересно, весело и жизнерадостно, молодо…

… А иначе почему же тогда, в первый его приезд в Акшу, в первые месяцы моей жизни в этом старинном, теперь ставшим для меня родным селе мы сразу же стали называть друг друга по именам и обращаться друг к другу на «ты»?... Женя, как я называл его и обращался к нему три десятилетия, будучи всего на три года младше его, был очень красивым, элегантным, интеллигентным человеком. Отправляясь в любую самую дальнюю, трудную и долгую командировку, он никогда не одевался абы как, никогда не забывал взять в дорогу бритву и то, что помогало поддерживать даже в пути аккуратный внешний вид. Всегда одетый со вкусом, он даже в походной курточке выглядел так, что словно только что вышел из какого-нибудь модного ателье, не забыв по дороге зайти в парикмахерскую.

В тот первый совместный выезд на чабанские стоянки одного из колхозов Акшинского района мы решили посетить два овцеводческих коллектива, две бригады, хотя так они назывались очень условно. На стоянках обычно работали два- три человека, один из которых являлся бригадиром, т. е. старшим чабаном. В настоящие коллективы эти микробригады превращались в период окота овец. Приезжали сакманщики. Чабанам помогали их жены и дети, для которых стоянки на время превращались в родные дома. Мы же посетили овцеводов в «мирный» период, поскольку окот прошел здесь несколько месяцев назад. Зима была еще далеко, можно было спокойно, без спешки поговорить с овцеводами и познакомиться с хозяйством.

Чабанов, к которым мы ехали, я уже знал и писал о них коротенькие репортажи. На первой стоянке работали два чабана – пожилой фронтовик-орденоносец Иван Афанасьевич и его молодой помощник Дима, окончивший год назад школу. Нас встретил ветеран, Дима в двух километрах от стоянки пас овец. Поздоровались. На правах старого знакомого я представил Евгения Куренного.

– Ну что ж, проходите в дом, почаюем. Сейчас я обед сгоношу, – сказал хозяин стоянки и пошел к кострищу, по бокам которого стояли почерневшие от дыма сошки таганка. – На улице готовим, в доме жара, духота. Натопишь – не уснешь.

– Боря, – обратился ко мне Женя, – давай сделаем так, ты с шофером поезжай на следующую стоянку, а я останусь здесь. Поговорить с человеком по душам хочется. Да и два зайца, как говорится, убьем – время сократим, сможем еще куда-нибудь заехать… Мы посвятили в свой план Ивана Афанасьевича, прикинули время моего возвращения и я отправился дальше.

Вернулся я чуть позже намеченного, Женя и Иван Афанасьевич сидели на крыльце и увлеченно разговаривали. Я обратил внимание, что в руках у журналиста не было ни блокнота, ни ручки. Пробыв здесь еще минут двадцать, мы выехали в Акшу, решив на обратном пути посетить одну из молочных ферм.

– Женя, а наверное, ты зря отправил меня на другую стоянку. Мне бы хотелось посмотреть, понаблюдать как работаешь ты. У тебя и специальное высшее журналистское образование и опыт практической работы изрядный...

– Да что, ты, я сам еще набираюсь опыта, учусь. Теория и практика иногда не только не стыкуются, – опровергают друг друга. Вот скажем, сейчас во многих редакциях создаются рейдовые журналистские бригады. Примерно такие – какую мы с тобой представляем сейчас. В командировку едут два-три, а то и больше журналистов. Вроде бы все нормально, все хорошо. Экономится бензин. Можно всесторонне исследовать ту или иную проблему. В пути, в совместной работе и сами журналисты лучше узнают коллег, крепнет дружба – крепнет редакционный коллектив.

Но для того, чтобы поговорить с человеком, о котором ты собираешься писать, по душам – по-настоящему серьезно, доверительно, и хочешь чтобы он раскрылся перед тобой, мне кажется, надо беседовать с ним, как говориться, с глаза на глаз. И тут бригадный метод никак не подходит. Посидели мы с Иваном Афанасьевичем среди степи безбрежной вдвоем пару часов, побеседовали неспешно – и такой передо мной человек распахнулся, – не заметку, статью – повесть писать можно. Кроме всего прочего мы с ним земляками оказались. Я ведь тебе говорил, что на Украине родился, недалеко от Донецка шахтами своими знаменитого. Война началась, мы с мамой и полугодовалым братишкой в оккупации оказались. Два года по хуторам и селам скитались. И холод и голод испытали. А Иван Афанасьевич, оказывается, в наших местах воевал. Ранен был. В прямом смысле с моей родиной кровью связан. Так что земляки мы, настоящие земляки.

– Женя, я заметил, что ты ничего не записываешь, даже блокнот из кармана не достаешь… Почему?

Этот вопрос я задал Евгению уже вечером, после посещения фермы, на подъезде к Акше.

– Почему же, – блокнот для нас журналистов, ломоть хлеба. Однако когда разговариваешь с людьми, он мешает. Люди, видя, что ты записываешь их слова, как правило, настораживаются, замыкаются, начинают говорить с тобой казенными фразами, которых, к сожалению, много встречается в наших газетах. Вот приедем в Акшу, сяду вечерком где-нибудь в уголок и все запишу.

Ночевал Женя у меня. Вечером, после ужина уединился на кухне, разложил на столе блокнот, листы, достал из сумки пару книг. Выходя из кухни, уже закрывая дверь, я взглянул на свой кухонный стол, ставший рабочим столом известного забайкальского журналиста. Названия книг не помню, но помню, что они были научными и касались вопросов ведения овцеводства…

Месяца через полтора-два я снова заехал на стоянку Ивана Афанасьевича. Чабаны, по извечному обычаю степняков, поставили на стол домашний хлеб, сало, чай. Разговорились.

– Ну как там поживает мой земляк – Евгений Евстафьевич Куренной? – спросил Иван Афанасьевич. – Хорошо он тогда про нас написал. Ни единым словом не солгал. Сразу видно – из наших – из простых хороших людей. Умеет и доброе слово о людях сказать, и дело наше чабанское знает. Он поди-ка рассказывал, да и в статье его об этом говориться, – земляки мы с ним. Он на Украине родился, по ее земле босиком бегал. Я по Украине сквозь сто смертей прошел – погань фашистскую с ее земли гнал. Земляки…

– Ты ему привет при случае передай. Пусть не забывает, приезжает. Мы ему завсегда рады будем…

Песни над алым озером

В Акшинском районе, одном из красивейших уголков Забайкальского края, Евгений Куренной бывал неоднократно. Встречался с читателя ми своих книг. Отдыхал. Приезжал один. Приезжал с друзьями. Об одном из таких его приездов я вспоминаю с радостью и … болью.

Это было уже после избрания Евгения Евстафьевича ответственным секретарем Читинской писательской организации.

– Боря, мы тут затосковали по Акше. Хочется увидеться, отдохнуть, порыбачить. Примешь гостей? – Мне показалось – телефонная трубка слегка вибрировала от его молодого, сильного, красивого, бодрого голоса.

– Приму! В подарок везите хорошую погоду и рыбацкую удачу.

На следующий день во двор моего дома вошли Женя, писатель-ветеран войны Василий Григорьевич Никонов и композитор Петр Петрович – Петя Зубарев. На наши с женой настойчивые приглашения войти в дом, отобедать, отдохнуть с дороги гости отказались:

– На рыбалку! Немедленно! Гостить будем после – с уловом. Наварим ухи, нажарим рыбы и будем чувствовать себя не нахлебниками, –кормильцами. Или мы не мужики! Или мы не рыбаки!

Озеро Байцы встретило нас синевой, тишиной и торжественным почетным караулом стоящих на его берегу скал. Скалы дыбятся на южной стороне озера. Противоположная сторона открыта, легко спеленута рогозом и тальниковыми кустами. Рыбаки, естественно, всегда останавливаются, базируются на открытой стороне. Сидеть на мягких пружинистых кочках и смотреть на свой поплавок, лежащий на вершинах отраженных водой скал – рыбацкое блаженство.

– Вот теперь давайте перекусим и за дело. Вечерний клев наш, – успели, – сказал кто-то.

Мы вытащили из багажника кусок брезента и стали готовится к ужину. Разожгли костерок. Налили в котелок чистейшей байцынской воды.

– Без чая мы скучаем, срифмовал Василий Григорьевич. – Я слежу за костром, вы накрывайте на стол.

– Слово старшего – закон! – откликнулись мы и стали раскладывать на брезенте снедь и расставлять стаканы и кружки. Снедь оказалась богатой. Был конец лета. Вызрели огурцы. Покраснели помидоры. Покорно раскинули свои щупальца ярко-зеленые стебли лука. Сервировкой стола руководил и занимался Женя.

Как всегда он делал это очень красиво – неспешно и в то же время быстро, аккуратно и со вкусом.

– Та-а-к, рядом с зелеными огурцами должны лежать помидоры, но между ними мы поставим тире из белых головой лука. Консервы с краю. Блюдо нужное, важное, но не заслуживающее особого почета. Одно – дары природы, дары земли и солнца… Другое – хитроумное изделие человека…

Поужинали быстро. Солнце, скатившись с вершин скал, отпружинило от мшистого берега озера, подскочило, на несколько минут задержалось, видимо, зацепившись за ветки сосен, на крутой таежной сопке на левом берегу Онона и … на пол-неба, от края до середины земного шара, – заполыхала густая сочная заря. Наше озеро мгновенно преобразилось. Из темно-голубого стало таким же алым как небо.

Ошеломленные окружающей нас красотой, мы молча, не двигаясь, забыв об ожидающем нас вечернем клеве, смотрели на зарю, на полыхающее алым огнем озеро, на синие силуэты уходящих во тьму скал и на крылатые силуэты каким-то чудом прижившихся на них сосен.

– Песню! – негромко, словно остерегаясь спугнуть тишину, сказал Женя.

– Песня всегда с нами, – также негромко ответил Петя. Он быстро сходил к машине и принес баян.

Минута, другая и над алым озером под алым небом развернула тонкие, нежные крылья мелодия. А еще через мгновение рядом с ней поплыли, полетели голоса Жени и Петра – талантливых, всесторонне одаренных, красивых людей. О вечернем клеве, о наших удочках, так и оставшихся лежать в машине, мы забыли…

Погасла заря. Погасло озеро. На небе и на воде зажглись похожие на цветущие подсолнухи звезды. И над ними – над темной водой, над золотыми звездами серебряной чайкой кружила песня…

***

Шелестят под холодным осенним ветром заросли рогозы. Рябью покрыта остывшая, неприветливая вода. Сутулятся темные обветренные скалы. Я стою на берегу на том самом месте, где когда-то горел наш костер. Мне кажется – я вижу его след – маленький черный кружок на плоском песчаном выдуве. Но это так кажется. На месте нашего костра уже отгорело множество походных рыбацких очагов разожженных другими людьми.

Нет дорогих мне людей – Евгения Евстафьевича Куренного, Петра Петровича Зубарева, Василия Григорьевича Никонова,..

И грустно мне…

У подножия Отхон-Тэнгри

Мы сидим за столом, заставленными блюдами с яствами – толстыми ломтями молочной пенки, жирными бараньими ребрами, сваренными в обыкновенной фляге, но с помощью раскаленных на огне камней – голышей, пресными сладковатыми лепешками, блюдцами с густой, – хоть режь ножом, – сметаны.

На самом почетном – срединном месте – председатель сомона «Оргил» Хэнтейского аймака Монгольской Народной республики Бат-Амгалан и ответственный секретарь Читинской писательской организации и здесь, в Монголии, возглавляющий нашу маленькую, но дружную, а потому «боеспособную», готовую выступать перед любой аудиторией и отвечать на любые вопросы книголюбов, делегацию, Евгений Евстафьевич Куренной. Слева от него – Николай Дмитриевич Кузаков, Михаил Евсеевич Вишняков и автор этих строк.

Вот уже целую неделю мы ездим по Монголии в сопровождении наших друзей и коллег монгольских литераторов. Познакомились, подружились, хорошо узнали друг друга. Знакомство и дружба наша не формальны, не протокольны. К чести монгольских писателей все они не только прекрасно знают русский язык, но и в совершенстве владеют им. Меня удивляет это. Еще бы, – далеко от границы с Россией, у самого подножья серебряных отрогов одной из знаменитых горных вершин, великана Отхон-Тэнгри звучит наш родной, полнокровный русский язык. И только несколько позже узнаю: большинство из монгольских поэтов, прозаиков, литературоведов сопровождающих нас – выпускники наших советских университетов и институтов.

Сомон «Оргил» – коллективное хозяйство. Крепкое, богатое. На его пастбищах летом и зимой пасутся многотысячные стада овец, табуны лошадей, верблюдов, яков. Араты – скотоводы умеют работать и отдыхать. Здесь часто проводятся конные скачки, сюда приезжают артисты и писатели. Для почетных гостей всегда ставится просторная, красивая, белая юрта.

Вот и наша белая юрта свободно вмещает десятка два-три человек. Здесь и мы, и члены правления «Оргила», и самые пожилые араты. Однако, несмотря на многолюдность, в юрте ни одного лишнего движении, ни одного лишнего громкого слова. Внимание всех присутствующих отдано Бат-Амгалану и Евгению Куренному. Бат-Амгалан как и монгольские писатели, да и почти все присутствующие, хорошо говорит по-русски. Так что, выступая, разговаривая друг с другом они обходятся без переводчика. Речи их спокойны, продуманы, мудры.

Я смотрю на Куренного, слушаю его приветственную речь и … горжусь им. Он красив, – выдержан, спокоен, обстоятелен; говорит негромко, но его слышат все. И на лицах слушателей не дежурное уважительное выражение, а неподдельное внимание, живой интерес. По стенам юрты, по лицам людей пляшут блики горящего посреди юрты очага. Легкая струйка дыма поднимается к отверстию в потолке юрты. В руках писателей, аратов – красивые чаши с белопенным кумысом.

Я смотрю на Бат-Амгалана, снова перевожу взгляд на Евгения Евстафьевича, которого в эту минуту не могу называть просто Женя – на наших руководителей, настоящих, умных, умеющих найти и сказать нужное, объединяющее всех нас слово, и мне кажется, что так было всегда. Много веков назад мы вот так же единым дружным племенем сидели на этом месте, в этой юрте и слушали мудрые речи своих вождей. Посреди юрты так же золотым слитком лежал усмиренный огонь очага. В открытую дверь были видны сверкающая белизной вечных снегов вершина Отхон-Тэнгри, зеленые луга у ее подножия и пасущиеся на них стада скота. И я вот так же, только не в блокнот, а, наверное, на куске пергамента записывал слова тоста моего друга и руководителя Евгения Евстафьевича – Жени Куренного.

… Белые души сегодня в особой цене,
Даже дороже коней,
чьи портреты на белой стене.
Чистые души,
Я в этот торжественный час
Чашу свою поднимаю с любовью за вас!
Бат-Амгалан!
В пригобийском суровом краю
Первый глоток – за высокую душу твою!...

… И мне кажется, верится – так будет всегда… Я вижу… Я слышу… Я помню…

Подарок

Он любил делать подарки. Делал их по тому или иному поводу, а часто и просто так, как говорится, без повода. Встанет поле собрания со своего секретарского стула, подойдет к кому-нибудь из присутствующих – к седоголовому, молодому или совсем юному, начинающему литератору, подаст авторучку или блокнот и чуточку смущенно скажет:

– Это тебе. Тебе – от меня…

– За что? Евгений Евстафьевич? За что, Женя?

– Разве презенты дают только за «что-то»? Посмотрел на тебя, и так хорошо, тепло у меня на душе стало….

И у человека, которому Женя делал подарок, тепло и хорошо на душе становилось…

Естественно, как, наверное, и каждый писатель, чаще всего он дарил свои книги. У многих из нас, его друзей-товарищей, поклонников творчества Евгения Куренного, на полках его произведения стоят с добрыми словами добрых пожеланий на титульных листах и обложках. Снимают люди с полок книги Евгения Евстафьевича, – много он их написал – для взрослых и для детей, – читают их – и грустят, и тревожатся, и улыбаются, – и задумываются над ними. Много книг написал Евгений Куренной – умный, талантливый, забайкальский, российский писатель, – и нет в них ни одной злой, бранной, черной строки. И хорошо, тепло у людей на душе становится. А приглядитесь-ка к подписи его под словами с добрыми пожеланиями – к вам обращенным.

Буква «К» у него на цветок похожа, на саранку нашу алую забайкальскую, на золотой факел людям путь освещающий. Над «И» не какая-нибудь там завитушечка-черточка небрежная – подковка на счастье вам дадена. Среди же «К» и «Й» – волны морские или речные – спокойные, легким ветерком рожденные. Добрая подпись, доброму человеку принадлежащая.

Как и у многих забайкальцев есть и у меня книги с автографом Жени. Его книги. Но есть и еще один его подарок – трехтомник Фрэнсиса Скотта Фицджеральда – американского писателя, произведения которого до сих пор во всем мире популярностью пользуются. На титульном листе первого тома надпись:

«С искренним, самым сердечным пожелание добра, творческих удач и счастья – Боре Макарову.

Евгений Куренной 18.II.78 г.

Много лет прошло с того 18 февраля, когда Женя, казалось бы без всякого повода подарил мне эти книги. А взгляну на них (они у меня на полке напротив рабочего стола стоят) и память уносит меня в тот далекий морозный день.

Закончив свои дела в Чите, я купил билет на автобус и зашел в Союз писателей попрощаться с товарищами писателями. В Союзе – просторной светлой комнате в большом здании по улице Ленинградской никого кроме Жени не было. Он сидел за столом и что-то писал.

– Возвращаюсь домой. До новых встреч! Приезжай отдохнуть, порыбачить, подышать нашим деревенским воздухом…

– Тут я тебе, Боря, маленький подарок приготовил. – Женя наклонился, вынул из стола трехтомник Фицджеральда, протянул мне.

В то время книги ценились высоко. Купить все три тома американского классика мог только везучий книголюб.

– Женя, – спасибо, я очень тронут, но …

– Никаких «но». На первом томе – надпись. Назад не вернешь. От души! На счастье! А трехтомник этот я дарю тебе еще и с уверенностью, что когда-нибудь и наши с тобой книги будут выходить в свет такими томами, такими изданиями.

Книги живут вечно. Писатели живут в своих книгах.

Спасибо тебе, Женя!

Борис Макаров,
Член Союзов писателей и журналистов России,
заслуженный работник культуры РФ и Агинского Бурятского округа,
почетный гражданин Читинской области
9 сентября 2011 г.

Источник: Слово Забайкалья: Литературно-художественный журнал. – 2011. – № 4. – С. 84–88.